Антокольский Марк Матвеевич

Представитель русской школы ваяния второй половины ХIХ века, занимающий в ней особое место. Родился в очень религиозной и очень бедной семье еврея Матыса, хозяина захудалого трактирчика в местечке Антоколь в пригороде Вильно Литовской губернии. Родители, обремененные каждодневными заботами, были людьми житейски мудрыми и практичными. Чтобы как-то устроить судьбу сына, с которым вместе подрастали еще трое мальчишек и четыре девчонки, они, заметив совсем бесполезную для хозяйства любовь сына к рисованию, отвели его к мастеру средней руки, совсем недорогому, взявшемуся приобщить десятилетнего Мардуха (Марка) ремеслу резьбы по дереву. То, что подросток обладал замечательными способностями, был рукаст и наблюдателен, от природы наделен аналитическим и проницательным умом, и оттого «перенял» у мастера много больше того, чему тот был в состоянии его обучить, подтвердил счастливый случай. О том, как первая же проба скромного подмастерья - репродукция с картины Ван Дейка «Христос и Богоматерь», - которую он, стремясь унять незнакомый трепет и внутреннее волнение, воспроизвел на деревянной доске, высочайшими хлопотами литовского генерал – губернатора В. Н. Назимова, открыла для него двери Императорской Академии художеств, Марк Матвеевич упоминал в «Автобиографии». Затем была первая большая работа – «Царь Иоанн Васильевич Грозный», принесшая звание академика скульптуры и профессорскую кафедру в Императорской Академии Художеств, в ближайшем будущем – почетного академика почти всех признанных европейских художественных академий, кавалера Ордена Почетного Легиона Франции за победу и высшую награду Всемирной выставки 1878 года в Париже.
Голова Мефистофеля – один из подготовительных этюдов к большой скульптуре (1883 г., Государственный Русский музей, Санкт – Петербург). Автор без малого десять лет трудился над разработкой образа искусителя и мистического гения зла, задуманного им в качестве антитезы к параллельно разрабатываемому образу Иисуса Христа, что должно было способствовать правильной трактовке и восприятию последнего. Первоначально образ Мефистофеля представлялся скульптору в контексте «Фауста» Гете. Но вскоре, не желая привязывать своего героя «ни к какой расе, ни к какому времени», он стал «видеть в нем нечто принадлежащее к бесконечности». Потом настойчиво искал конкретное олицетворение зла, чтобы точно выявить емкую и противоречивую его суть, останавливаясь то на попрании символа высокой человеческой мысли – книги, то на костюме Фауста, что напоминало о ложной и лживой мудрости героя Гете, которой в персонаже скульптора не могло быть. В его понимании Мефистофель не столько постоянно искушает и испытывает отдельного человека конкретного исторического времени, но и разрушает человеческую личность вообще. Интересно, что игравшему Фауста Шаляпину «образ Мефистофеля тоже виделся без бутафории и без костюма». М. М. Антокольский не выработал новых принципов пластического языка, а лишь соединил в гармоничное целое выразительные средства академической традиции и традиции последовательного воспроизведения натуры, - однако без слепого подражания ей. Но его огромная заслуга состоит в том, что он оживил, украсил и усилил этот союз истинным гуманитарным содержанием, создав свой эстетический облик эпохи. «Потребность воспроизвести этот образ была так сильна, что, сделав его, я освобождаю свою душу».
М. М. Антокольский в Музее русского искусства (коллекция проф. А. Абрамяна):
Голова Мефистофеля   1880-е  гг.